Не оборачиваясь, Джеймс приказал кому-то в пустоту: - Увести. Заковать руки и ноги. На хлеб и воду. Удвоить охрану. - ему казалось, что собственные слова оглушают его самого, потому что в кабинете повисла гробовая тишина. - И молитесь, мисс... - тихо сказал он. - Молитесь.
Но по-прежнему ничто не нарушило тишину. А она начинала давить. Норрингтону стало душно, он распахнул окно. Были слышны крики чаек с залива, шумели волны, слышались какие-то голоса на площади. Но, как и тогда, при взрыве "Перехватчика", когда Джеймса оглушило взрывной волной, он не слышал никаких звуков - теперь иначе... теперь только собственный - и такой чужой - голос. Видимо не только коммодору собственный голос показался чужим, потому что записав все, что следовало, и лейтенант Джиллет сидел теперь молча, переводя взгляд с коммодора на подсудимую. И Крис как-то странно взглянул на Джеймса. И конвой, стоя у дверей, даже не пошевелился, чтобы исполнить приказ.
- Увести, я сказал! Выполняйте! - едва не срываясь на крик, приказал Норрингтон.